Марди и путешествие туда - Герман Мелвилл
– Ах, возраст и мудрость, как всегда, сэр летописец; я предсказываю ярмарочную ночь и много следующих.
– Терпение в пророке не нуждается, – сказал Баббаланья. – Ночь продолжается.
До настоящего времени лагуна была гладкой, но вскоре стала чёрной и взволнованной, и из густой темноты донеслись тревожные звуки. Скоро оттуда вылетел в небо яркий метеор, который, разорвавшись в зените, осветил низ небесного свода огненным душем, оставляя тройную темноту позади себя.
Затем все задержали своё дыхание, увидев, что во Франко началось извержение вулкана, которое, казалось, охватило весь передний план Марди.
Как когда-то в свете факела Везувия скачущее штормовое пламя охватило Неаполитанский залив и погрузилось в него, так и теперь показались толпы жителей Франко, штурмующих высоту, где их монарший дворец вскоре засверкал, как горящая гора.
– Клянусь моим вечным троном! – крикнул Медиа, вставая. – Старый вулкан затем снова взорвётся!
– Но уже новым извержением, мой господин, – сказал Баббаланья.
– Это более серьёзно, чем извержение, которое произошло в моей юности, – сказал Мохи, – полагаю, наступил конец Франко.
– Вы выглядите бледным, мой господин, – сказал Баббаланья, – в то время как все другие лица горят. Иуми, сбрось этот ореол в присутствии короля.
По водам прокатился грохочущий звук, смешанный с шумом сражения и соединившийся с душем из тлеющих угольков, которые выпадали из кружащихся облаков взрывов.
– Прочь от берега! Прочь от берега! – закричал Медиа, и со всей поспешностью мы отошли в безопасное место.
В низ долины теперь вливались Рейны и Роны лавин, огненный паводок сносил деревья со своего места и бросал их в кипящее море.
Берег представлял собой линию множества беспорядочно отплывающих каноэ.
Тем временем огненный шторм из Франко разжёг новые огни в удалённых долинах Порфиро, в то время как с берегов Верданны доносились безумные крики и дикие празднества. На Доминоре лежал мрачный яркий свет.
– Трижды проклятое пламя! – кричал Медиа. – Марди превратится в сплошной пожар? Как он трещит, расходится и ревёт! Это наши погребальные костры?
– Отдохните, отдохните, мой господин, – сказал Баббаланья. – Жестокий огонь всегда краток – песню, милый Иуми! Вашу трубку, старый Мохи! Были и жарче огни, чем те, что теперь сверкают в Марди. Давайте будем спокойны – островам было суждено сгореть. Плетёная Борода! После всего случившегося в некой тихой обители вы обо всей этой сцене напишите хотя бы одну главу, – идите, переварите её сейчас.
– Моё лицо опалено, – кричал Медиа.
– Последний, последний день! – кричал Мохи.
– Не так, старик, – сказал Баббаланья, – когда этот день взойдёт, рассвет будет безмятежным. Будьте спокойны, будьте спокойны, мой мощный господин.
– Разговор не о спокойных бровях в разгар шторма! – закричал отчаянно Медиа. – Смотри, как огонь идёт на Доминору!
– Полагаю, огни, которые они разожгли, там будут скоро погашены, – сказал Баббаланья. – Нет, нет; Доминора не может сгореть от огней Франко; только огонь её собственного пламени может поглотить её.
– Вперёд! Вперёд! – кричал Медиа. – Мы не сможем сейчас зайти в Порфиро. Уплываем! И наш курс лежит на запад.
И вот так, замерев перед взрывом, мы унеслись. Когда занялось утро, признаков земли уже не было.
– Тяжело придётся королю Франко, – сказал Медиа, – когда его люди поднялись против него вместе с красными вулканами. О, никакие ноги не способны раздавить их! Так же тяжело и всем, кто правит в просторном Порфиро. И мы сможем продолжить поиски, только пережив это пожарище!
– Мой господин, – сказал Баббаланья, – где бы Йилла ни скрывалась, ей всё же не спрятаться в этом Порфиро; и при этом не мы тосковали по деве, а благородный Тайи! Не трогайте эти берега.
– Этот огонь должен превратить землю в пустыню, – сказал Мохи, – сжечь и похоронить все её пашни.
– Но всё же, Мохи, виноградники цветут в вымерших деревнях, – пробормотал Иуми.
– Правда, менестрель, – сказал Баббаланья, – и прерии очищаются огнём. Пепел порождает суглинок. И при этом любое умение не способно сделать ту же самую почву навсегда плодородной. Во все времена одна вещь сменяет другую; и если первые плоды известковой глины дики и ядовиты, то, наконец, вырастают пальмы; и снова племена отдыхают в тени. Мой господин, если штили порождают штормы, то штормы – штили; и всё это страшное волнение должно закончиться миром. Возможно, что за будущее Порфиро заплачена невысокая цена.
Глава L,
в которой король Медиа чествует осень, менестреля и обещает весну
– Хо, теперь, – крикнул Медиа, – через широкие воды к этому Новому Марди, к Вивенце! Действительно, давайте увидим, там ли находится та, которая ускользнула от нас в другом месте и кого в последний раз видели в долинах Вивенцы.
– Там или нигде, благородный Тайи, – сказал Иуми.
– Не будь таким оптимистом, нежный Иуми, – сказал Баббаланья.
– Действительно ли Йилла скорее выберет жилище в диких краях Вивенцы, чем в старых виноградниках Порфиро? – сказал Плетёная Борода.
Иуми запел:
Её жилище не из виноградных лоз,
Из дикой эглантерии оно!
Оно не вздыблено литою аркой, —
Зелёной лиственницей крепнет.
Летит она с руин старинных,
Стремясь к долинам новым:
Там, где не инеем, а мхом лесным
Деревья заросли почти на четверть.
В Марамме не живёт она, —
В ложбине из отдельных впадин.
И это новый, юный остров!
С младенческой улыбкой
Качается на мягком море он.
Его цветки ещё пока бутоны;
И нет совсем течений в водах
Родившегося снова моря!
Весна! Весна! Она живёт
В своих платановых лощинах,
Где Марди молодой и новый:
Зеленоглазый и росистый.
Там в ярких, ароматных утрах
Олени молодые растят свои рога,
Блуждая в глубине густых лесов,
Где Красный Робин5 бродит,
Склонив свой гребень
К своей линяющей груди.
Зажгите факел там!
Весна! Весна! Она живёт
В своих платановых жилищах,
Где, исполняя свои судьбы,
Все существа там ищут помощь —
Оле́ниха, и дрозд, и заяц!
– Твоё творение более чем музыкально, милый Иуми, – сказал Медиа, – и скажу ещё относительно этой весенней земли – Вивенцы. Разве старые увядающие долины Порфиро не более великолепны, чем в той же цветущей Вивенце? Разве Вивенца не показывает плодов лета, а распустившиеся розы Доминоры застенчиво не висят на стенах её сада, и разве её осенние рощи не полны триумфа? Мой господин, осень скоро превращается в зиму, но весна – родоначальник всех сезонов. Распустившаяся роза увядает быстрее, чем бутон. Раннее утро – расцвет; тёмно-красный закат – цветок.
Глава LI,
в которой Аззагедди, как оказалось, использовал Баббаланью в качестве мундштука
Порфиро остался далеко за кормой, и настроение у компании улучшилось. Ещё раз старый Мохи тщательно расплёл и повторно заплёл свою бороду, и сидящий турком-мудрецом на своей циновке мой господин Медиа, куря свою знаменосную трубку, отрешился от диких песен Иуми, диких хроник Мохи и ещё более диких предположений Баббаланьи, время от времени, как в эстафете, вливая старое королевское вино внутрь своей души.
Между делом Медиа время от времени запрашивал Баббаланью, как энциклопедию, – впрочем, не совсем достоверную, – требуя сведений о приливных течениях и их предполагаемой вассальной зависимости от луны.
Тогда верный своему энциклопедическому характеру Баббаланья цитировал уже более старых и лучших авторитетов, чем он сам; короче говоря, никого другого, кроме вечного Бардианны. Кажется, что этот достойный эссеист обсудил все вопросы в главе под таким названием: «Заглядывая в тайны через жернова» – и всюду в своих исследованиях он проявил такую глубину изучения, представавшую несколько сомнительной,
